И это притом, что еще полночь не наступила даже.
Или у меня сбились настройки на компе

Вот и я не вкурил, но меня определенно порадовало. Сообщение из завтра.

- Да ну, - махнув рукой, старик закуривает привезённые из города сигареты и морщится всем смуглым, как задубевшая от ветра кора, лицом. Усмехается невесело, возвращает зажигалку. – С ним бесполезно сейчас говорить, можешь пойти попробовать. Он и до того у нас был как не отсюда, а как забрёл весной на эту стремнину – так у него теперь все хоккайдские черти в голове пляшут. Шляется по берегу, как неприкаянный, чуть не в землю носом. Там, говорит, руда верная, из неё такую сталь прорастить можно. Хочу, говорит, от неё детей, в смысле меч из неё ковать, и всё тут. Самого Масамунэ превзойти грозится, где бы он сейчас ни был.
- И как, выкует, думаешь? – негромко спрашивает гость, закуривая тоже. Ветер треплет ему волосы, и те топорщатся жёсткими клочьями с ржавым отливом.
Старик смотрит на него внимательно, подняв выгоревшие брови совсем немного, почти ничем не выдавая того, что думает о госте и его вопросах. Выдыхает облако дыма, и то медленно расползается в утреннем морозном воздухе.
Гость глаз не отводит.
- А может, и выкует когда-нибудь, - вдруг негромко говорит старик, отворачиваясь и зябко поводя плечами. – Попытается уж наверное. Куда он денется-то? Я видел, как сходят с ума молодые ребята, начитавшись всякого или насмотревшись, и жизнь себе и семье рушат. Этот не из них. Что бы в него ни вцепилось, оно его слишком давно не отпускает.
- Ну и что делать будешь?
- Я-то? – Старик удивлённо пыхает сигаретой и тихо смеётся, потом снова отмахивается сухой ладонью. – Да ну, делать. Не дорос ещё, чтоб я с ним что-то делал. Если хочет играть в мастера, пусть сам находит дорогу, и до кузни, и к Масамунэ, раз так хочется погавкать на великих. Я, знаешь, понимаю иногда, отчего человек дочь может в гейко отправить, в Киото или ещё куда. А этот – ну кто его учить станет, кому он сдался, без имени, без предков, неизвестно откуда вылезший? Руду нашёл. От века на всём острове хорошей руды не добывали. Мечи ковать. Да он тот меч в руках не удержит, погляди на него. Нет, сынок, ко мне про такое не обращайся. Не моё это дело, в них копаться.
- Ты не слишком долго об этом говоришь для человека, которому всё равно?
Тогда старик отворачивается снова. Пыхает дымом, выдувая облачка причудливой формы и наблюдая, как они медленно растворяются в почти неподвижном холодном воздухе, не меньше нескольких минут.
Когда гость осторожно обходит его, опустив руку с зажатым в окоченевших пальцах окурком и не заглядывая в лицо, и разворачивается, чтобы уходить с порога дома, старик негромко добавляет:
- А правда, сходил бы сам и глянул. На друга своего или кто он тебе на самом деле. Сам поймёшь, не слишком ли.
Его собеседник стоит неподвижно, так и не повернув головы, словно в нерешительности. Окурок в его руке перестаёт дымиться.

Оно поёт.
Его голос, ещё ни на что не похожий и почти неразличимый, пробивается сквозь землю, сливается из тысяч частиц тёмного песка в ней – в один поток, отдаётся в погруженных в землю пальцах.
Его не услышишь ушами, но лёгкий отзвук, звон, почти шёпотом идущий сквозь влажную землю голос мириадов тонких частиц металла в ней, ещё не похожего ни на сталь, ни даже на грубое железо – на него отзываются сперва руки, потом и всё тело, словно такие же частицы рассыпаны в его крови и узнают, и резонируют в ответ.
Оно поёт, не имея тона и слов, как поют в некоторых закрытых от посторонних старых храмах нерождённые дети, у которых ещё нет формы и имени, но уже есть душа и судьба.
На его голос отзываются руки, тело – отзывается что-то внутри. Точно за голосовыми связками, в горле протянута древняя разлаженная струна, которую обычно не задевает даже случайно, а тут – она отзывается вся, и воздух закручивается вокруг неё, царапая горло, глухим почти неслышным шёпотом. Струится сквозняком между губ, и иногда кажется, что ниткой связывает с едва заметно отзывающимся звоном из глубины, невидимой и неразрывной.
Нитка тает в холодном влажном воздухе, стоит только на секунду сорвать дыхание и замолчать. На губах остаётся едва заметный привкус металла.

Он слышит шаги издалека.
Песчаная коса берега широка, речка в этом месте больше похожа на ручей, но в нескольких десятков шагов начинается нанос из высохших уже веток и листьев, посеребрённых лёгким налётом инея, и сразу за ним – первые искривлённые сосны.
Не оборачивается. Медленно, не открывая глаз, выпрямляет спину, потом спокойно извлекает из земли бледные пальцы с отросшими ногтями и поднимается с колен. Отряхивает кисти о выгоревшие джинсы.
Вода в речке течёт холодно и почти без плеска, проносит иногда мимо какие-то листья, мелкие ветки, не разберёшь, что ещё. Вода в ней темноватая и непрозрачная. Скорее всего, из-за песка.
- Я могу вам чем-то помочь? – бросает он за плечо, не оборачиваясь.
Голос у него низкий и глубокий – немного слишком для тощеватого девятнадцатилетнего мальчишки, и равнодушный тон ответа явно не предполагает.
Пришедший встаёт рядом, в нескольких шагах, тоже глядя на бегущую воду.
- Меня твой дед сюда отправил.
- Ясно. Можете ему передать, что скоро буду.
Какое-то время оба стоят неподвижно. Вода проносит мимо них почти круглый, изорванный по краю тёмно-зелёный лист, оторванный невесть где и от чего. Гость смотрит, чуть повернув голову, мимо него, куда-то в воздух между ним и быстрым стылым потоком. Отсюда видно, что по годам он куда старше – может, и в отцы бы сгодился, несмотря на торчащие по-мальчишечьи волосы и дурацкий яркий принт на всю куртку.
Волосы едва заметно отдают ржавчиной, гость не мешает и не отвлекает, смотрит куда-то мимо его плеча. Плечу от этого словно становится холоднее.
После первой же его попытки недовольно повести рукой и обернуться за плечо, просто потому что – ну на что там пялиться, кроме такого же пустого берега, - гость мягко отступает назад и уходит, не обронив ни слова.

- Тебе стало легче, Ичиго?
- Пожалуй. Да. Наверное.
Жена понимающе кивает и осторожно наливает ему чашку дымящегося ещё чая. Кончиками пальцев пододвигает по столу к его бледным от холода рукам.
- Но ты видел, о чём говорил тебе господин Ито?
От чая поднимается словно туман, пахнет тёплой пожухлой травой, как в начале осени. Ичиго легко касается пальцем края чашки, и жена мягко улыбается ему, весело щуря глаза, на самом дне которых притаилась лёгкая тревога.
- Не волнуйся. Этот чай заваривал мне господин Ито перед твоим приходом, так что, пожалуй, его правда можно пить.
Ичиго привычно выдаёт ей короткий смешок, потом кивает и берётся за чашку обеими ладонями.
Куросаки Орихиме давно умеет готовить отличную еду, да и чай заваривает так, что не поверишь в её истории об одноклассниках, которых иногда по три дня не видели в школе после её особо удачных экспериментов. Куросаки Ичиго это прекрасно знает, но подкалывать друг друга время от времени они продолжают годами, просто по старой памяти.
- Да, - произносит он, и на этот раз его голос звучит увереннее, почти как обычно. – Да. Я понимаю, что он имел в виду.

Ещё Куросаки Ичиго уже почти двадцать лет как не является Шинигами, практически не видит и не слышит призраков, Пустых и гостей из Сейретея, даже если они оказываются рядом. Практически – потому что способности и реацу действительно восстанавливаются, просто безумно медленно. Так медленно, что годам к трёмстам он, вероятно, достиг бы уровня пятого офицера в четвёртом отряде, или что-нибудь в этом роде.
Это стало понятным постепенно – когда после первых нескольких лет обнявший его словно вакуумный кокон наконец проточила накопившаяся тоска и тревога за тех, кто остался там, куда ему больше нет хода. И про кого даже нет гарантий, что встретишь потом и вспомнишь, если уж говорить откровенно.
Ичиго не любит вспоминать те несколько лет. От них у него остался набор не слишком подробных воспоминаний, с трудом восстановленное место в университете, несколько шрамов и Орихиме, давшая обещание не говорить с ним без крайней необходимости о том, что видит и в чём участвует сама.
Оказалось, что почти обычная человеческая жизнь продолжается, а выполнять обещание до буквы, чтобы не потревожить незарастающие шрамы, вовсе не обязательно. Орихиме однажды сказала, что Ичиго не был бы Ичиго, если бы оказалось не так.

Ичиго находит их, постепенно, по одному. Через знакомых, по слухам, изредка по обрывкам писем в сети или газет разной степени давности. Пишет письма, иногда звонит лично или отправляет с посылкой открытку – дань вежливости, не больше. Тех, кто откровенно не хочет говорить, старается не тревожить и не навязываться. Но за сообщениями из той местности всё-таки иногда следит чуть внимательнее.
Раз в полгода Куросаки Ичиго берёт на работе несколько дней за свой счёт и едет навещать – друзей, как он называет всех, с кем поддерживает контакт, уверенно и твёрдо. На день, на два, на несколько – как удастся договориться. Приезжает, часто с женой вместе, привозит что-нибудь нужное, помогает в хозяйстве или работе. И слушает, слушает, слушает.
Почему-то большая часть тех, кто видит мёртвых и чудовищ, - старики или пожилые люди.
Может быть, большинству нужно время, чтобы опознать то, что они видят, научиться жить с этим и не прятаться от этого или в этом. Может быть, со временем человек начинает видеть больше, или больше начинают видеть и находить его самого.
Всё, что видит или ощущает сам Ичиго – редкие тени на самом краю поля зрения, сквозняк в запертой комнате, отзвук шага за раздвижной ширмой.
За первый десяток лет он привык.

- Но ты не можешь всё это оставить, - говорит Орихиме, подписывая обратный адрес на конверте с маркой старого ещё образца. – Тебе нужно знать, что у них всё в порядке, даже если ты ничего не смог бы сделать?
Ичиго не любит громких слов о том, что можно сделать, если твоя помощь нужна и выбора нет - с тех пор, как вокруг не осталось никого, кроме неё, кто понимал бы, что эти слова на самом деле значат. Она – понимает и так, поэтому он спокойно качает головой и протягивает ей следующий конверт.

- А он?
Ичиго вспоминает мальчишку, раз за разом прокручивая в голове те несколько минут возле реки, в течение которых они даже взглядом прямым ни разу не обменялись. Тощего, с потерянно-угрюмыми этими прозрачными глазами, похожими на помутневшую воду, с дурацкими проступающими кругами возле них. С вот этими пустыми костистыми ладонями, с длинными пальцами - под ногти земля забилась, в которой он чует будущую сталь, как его дед чует мёртвых, демонов, тварей, и точно так же, наверное, не может дать ей имени.
«Я не знаю, что это, - сказал ему Ито-сан в первый же вечер. – Оно уже было с ним, когда мы с женой его взяли. Я знаю только, что его боятся все духи, каких я здесь встречал».
- Я не знаю, - говорит Ичиго, даже не пытаясь скрыть звучащее в голосе сомнение.
Может быть такое, чтобы часть души Шинигами, воплощённая в его Занпакто, оказалась при следующей жизни настолько опытнее и сильнее, что была бы способна обрести самостоятельную жизнь и судьбу, как человек? А такое, чтобы вторая часть неразрывной связки осталась с этим человеком, заняв место его меча, как он сам когда-то для неё? Орихиме могла бы спросить кого-то из Сейретея – Ичиго знает, что иногда она продолжает видеться с их давними знакомыми, если кто-то из них оказывается в Генсее.
Как знает и то, что вряд ли они станут ей много рассказывать, даже если им есть что сказать.
- Может быть, и видит, - говорит Ичиго задумчиво, грея пальцы о чашку. - Или хотя бы слышит иногда.

Сколько ему там сейчас, семнадцать, девятнадцать? Походящий возраст, чтобы начитаться книжек про мастеров древности и загореться тысячей глупых идей, особенно пока не началась пахота в университете, для любого мальчишки. Для Ичиго в своё время тоже был бы подходящий, если бы Кучики Рукия тогда справилась со своим первым заданием в Каракуре.
Любым бредом или домыслом при желании можно обосновать то, что нелюдимого мальчишку накрыло невесть откуда вылезшей навязчивой идеей ковать клинки, которые уже сотни лет как пугают жаждой крови большинство людей разве что в музеях и особо зрелищных фильмах.
Ичиго ещё ни разу не встречал в Генсее никого из тех, кто умирал у него на руках, пока он был Шинигами.
Ичиго практически не чувствует реацу, и не может сказать, знакомо ли ему существо, которое Ито считает своим внуком, хоть чем-то, кроме шальных прозрачных глаз и тихого тоскливого шёпота, который мерещился ему из-за спины, пока он уходил от реки, оставляя мальчишку наедине с его негостеприимным берегом.
Ичиго понятия не имеет, узнал ли тот его, и почему не желал смотреть ему в лицо и говорить с ним - потому ли, что не любит людей вообще, или потому что Куросаки Ичиго был человеком, которому пришлось его убить больше двадцати лет назад.
И вообще, поискать ещё таких дурацких совпадений.

Только каждый раз, когда Куросаки Ичиго вспоминает этого мальчишку, тонкой струной застывшего у тёмной бегущей воды - он вспоминает и тень, замершую за его плечом. Почти и не различишь, если смотртишь прямо.
Тень выше и крупнее его угловатого силуэта, и размыта кое-где так, что мерещатся клочья развевающейся по ветру ткани с драным краем.
Ичиго уже двадцать лет как почти не видит такое глазами. Но глядя на них тогда, на берегу, раз за разом заставлял себя разжать в кармане окоченевшие пальцы, невольно нащупывающие в пустоте рукоятку меча.
- Я надеюсь, - говорит Ичиго негромко, и край чашки вдавливается ему в ладонь. - Что, если я прав, то он справится.

Где-то в глубине души не унимается простая мысль: Мурамаса, дурак, ну оглянись же, сколько лет вы ещё будете играть в те же игры, прежде чем начнёте исправлять то, как погибли?
Но это, думает Ичиго, прикрывая глаза, не твой путь, сейчас уж точно. Их. И только этим существам решать, смогут ли они его пройти и как - кем бы они там ни оказались на самом деле.
Особенно теперь.
Орихиме смотрит на него с привычным теплом и пониманием во взгляде, и Ичиго не может не улыбнуться в ответ, кивая скорее своим мыслям, чем ей. Подносит чашку к губам.
- Мы приедем сюда когда-нибудь снова, правда? - спрашивает она, чуть расслабляя плечи и тоже протягивая руку за чаем. - Господин Ито сказал, что ты хороший человек, и он будет рад, если мы его ещё навестим. Когда угодно.
- Значит, точно придётся приехать, - кивает Ичиго серьёзно.
Скорее всего, даже если они вернутся через полгода, мальчишки здесь уже не будет, и даже Ито не сможет сказать, куда он уехал.
- Знаешь, - добавляет он, нахмурившись. - Я ведь правда не представляю, что будет, если он снова окажется в Сейретее. А душа с такой реацу, как была у них двоих, запросто окажется. Особенно если его Занпакто...
- Это, - тихо, но твёрдо произносит Орихиме, глядя ему в глаза, - зависит уже не от тебя, Ичиго. Ты ведь не можешь отвечать за всех, кому когда-то смог помочь.
- Посмотрим, - просто говорит Куросаки Ичиго.

Она то коко, то яблоком перекусывает.
При этом "подожди меня".
Пакеты набрать я и без нее могу.

Эх...

Бесит, бесит...

Со всех акков попробовал, та ж херня.

Ждом.
Да я уж и брауз сменила, таж херня.

Надо бы ответить.
Кстати, забыл сказать, у нас вновь холодно

Гыыыы.

А ты последнее мне кинь.

Вероятно перед кем-то отчитались и хватит.